Запись в дневнике анны франк. Анна Франк

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Анна Франк
Убежище. Дневник в письмах

* * *

История этой книги

Анна Франк вела дневник с 12 июня 1942 года до 1 августа 1944-го. Сначала она писала свои письма только для себя самой – до весны 1944-го, когда она услышала по радио «Оранье»1
Радиостанция нидерландского правительства в эмиграции, вещавшая из Лондона. (Здесь и далее примечания переводчиков.)

Выступление Болкестейна, министра образования в нидерландском правительстве в эмиграции. Министр сказал, что после войны все свидетельства о страданиях нидерландского народа во время немецкой оккупации должны быть собраны и опубликованы. Для примера, среди других свидетельств, он назвал дневники. Под впечатлением этой речи Анна решила после войны издать книгу, основой которой должен был послужить ее дневник.

Она начала переписывать и перерабатывать свой дневник, вносила исправления, вычеркивала отрывки, которые казались ей не очень интересными, и по памяти добавляла другие. Одновременно она продолжала вести и первоначальный дневник, который в научном издании 1986 года называется версией «а», в отличие от версии «б» – переработанного, второго дневника. Последняя запись Анны датирована 1 августа 1944 г. 4 августа восьмерых прятавшихся людей арестовала Зеленая полиция.

В тот же день Мип Хис и Беп Фоскёйл спрятали записи Анны. Мип Хис хранила их в ящике своего письменного стола, и, когда окончательно выяснилось, что Анны больше нет в живых, она передала дневник, не прочитав его, Отто Х. Франку, отцу Анны.

Отто Франк после долгих размышлений решил выполнить волю покойной дочери и издать ее записи в виде книги. Для этого из обоих дневников Анны – первоначального (версия «а») и переработанного ею самой (версия «б») – он составил сокращенную версию «с». Дневник предполагалось выпустить в серии, причем объем текста был задан издательством.

Книга вышла из печати в 1947 году. Тогда еще не было принято непринужденно касаться сексуальных тем, особенно в книгах, адресованных молодежи. Другая важная причина, по которой в книгу не вошли целые фрагменты и некоторые формулировки, заключалась в том, что Отто Франк не хотел вредить памяти жены и товарищей по заточению в Убежище. Анна Франк вела дневник с тринадцати до пятнадцати лет и выражала в этих записках антипатии и возмущение столь же откровенно, как и симпатии.

Отто Франк скончался в 1980 году. Оригинал дневника своей дочери он официально завещал Государственному институту военных архивов в Амстердаме. Поскольку начиная с пятидесятых годов постоянно возникали сомнения в подлинности дневника, институт подверг все записи тщательному исследованию. Только после того, как их подлинность была установлена без всяких сомнений, дневники вместе с результатами исследований были опубликованы. В ходе исследования проверялись, в частности, родственные отношения, факты, связанные с арестом и депортацией, чернила и бумага, использованные для письма, и почерк Анны Франк. В этом относительно объемном труде собраны также сведения о всех публикациях дневника.

Фонд Анны Франк в Базеле, который в качестве всеобщего наследника Отто Франка унаследовал также авторские права его дочери, решил на основе всех имеющихся текстов предпринять новое издание. Это нисколько не умаляет значение редакторской работы, выполненной Отто Франком, – работы, которая послужила широкому распространению книги и ее политическому звучанию. Новое издание вышло под редакцией писательницы и переводчицы Мирьям Пресслер. При этом издание Отто Франка было использовано без сокращений и лишь дополнено отрывками из версий «а» и «б». Текст, представленный Мирьям Пресслер и одобренный Фондом Анны Франк в Базеле, на четверть превышает по объему ранее опубликованную версию и имеет своей целью дать читателю более глубокое представление о внутреннем мире Анны Франк.

В 1998 году были обнаружены пять ранее неизвестных страниц дневника. С разрешения Фонда Анны Франк в Базеле в настоящем издании к существующей записи от 8 февраля 1944 г. добавлен длинный отрывок. В то же время краткий вариант записи от 20 июня 1942 г. в это издание не включен, поскольку в состав дневника уже входит более подробная запись, датированная этим числом. Кроме того, в соответствии с последними находками, изменена датировка: запись от 7 ноября 1942 г. теперь отнесена к 30 октября 1943 г.

Когда Анна Франк писала свою вторую версию («б»), она решила, какие псевдонимы даст тому или иному лицу. Себя она хотела сначала назвать Анной Аулис, потом Анной Робин. Отто Франк не стал использовать эти псевдонимы, а сохранил свою настоящую фамилию, но другие персонажи были названы псевдонимами, как того хотела его дочь. Помощники, которые теперь всем известны, заслуживают того, чтобы их подлинные имена и фамилии также сохранились в книге; имена всех остальных соответствуют научному изданию. В тех случаях, когда человек сам пожелал остаться анонимным, Государственный институт обозначал его произвольно выбранными инициалами.

Вот настоящие имена людей, скрывавшихся вместе с семейством Франк.

Семейство Ван Пелс (из Оснабрюка): Августа (род. 29.9.1890 г.), Герман (род. 31.3.1889 г.), Петер (род. 9.11.1929 г.); Анна назвала их Петронеллой, Гансом и Альфредом Ван Даан, в этом издании – Петронелла, Герман и Петер Ван Даан.

Фриц Пфеффер (род. в 1889 г. в Гисене) и самой Анной, и в этой книге назван Альбертом Дюсселом.

Дневник Анны Франк

Надеюсь, я смогу тебе все доверить, как не доверяла еще никому, и надеюсь, что ты будешь для меня большой поддержкой.

Все это время большой поддержкой мне были и ты, и Китти, которой я теперь регулярно пишу. Вести дневник таким образом кажется мне намного приятнее, и теперь я жду не дождусь того часа, когда смогу писать.

Ах, как я рада, что взяла тебя с собой!

Начну с того, как я тебя получила, то есть как я тебя увидела на столе среди подарков (потому что покупали тебя при мне, но это не в счет).

В пятницу 12 июня я проснулась уже в шесть часов, и это вполне понятно – ведь был мой день рождения. Но нельзя же было встать в шесть утра, поэтому пришлось сдерживать любопытство до без четверти семь. Дольше я не вытерпела, пошла в столовую, где меня встретила Моортье, наша кошка, и стала ко мне ласкаться.

В начале восьмого я пошла к папе с мамой, а потом в гостиную разворачивать подарки, и самым первым я увидела тебя, наверняка один из самых лучших подарков. Еще был букет, два пиона. Папа и мама подарили мне голубую блузку, настольную игру, бутылку виноградного сока, который, по-моему, отдает вином (вино ведь делают из винограда), головоломку, баночку крема, два с половиной гульдена и талон на две книги. Потом мне подарили еще одну книгу «Камера Обскура», но такая у Марго уже есть, и я ее сменяла, блюдо домашнего печенья (я, конечно, сама его испекла, потому что я теперь здорово пеку печенье), много сладостей и клубничный торт от мамы. Письмо от бабули пришло день в день, но это, конечно, случайность.

Потом за мной зашла Ханнели, и мы пошли в школу. На перемене я угостила учителей и ребят сливочными печеньями, и потом мы снова должны были заниматься. Я вернулась домой в пять часов, потому что ходила на физкультуру (хотя вообще-то я освобождена из-за того, что у меня вывихиваются руки и ноги) и выбрала для одноклассников игру в честь моего дня рождения – волейбол. Дома уже ждала Санна Ледерман. После физкультуры со мной пошли Ильза Вагнер, Ханнели Хослар и Жаклин ван Маарсен – девочки из нашего класса. Раньше у меня были две самые лучшие подруги, Ханнели и Санна, и кто нас вместе видел, всегда говорил: «Вон идут Анна, Ханна и Санна». С Жаклин ван Маарсен я познакомилась только в Еврейском лицее, и теперь она моя лучшая подруга. Ильза – лучшая подруга Ханнели, а Санна в другой школе, и у нее там свои подруги.

Наш клуб подарил мне замечательную книгу «Голландские предания и легенды», но по ошибке они подарили мне второй том, и поэтому я две другие книги поменяла на первую часть. Тетя Хелена принесла еще одну головоломку, тетя Стефани хорошенькую брошку, а тетя Лени изумительную книгу «Каникулы Дэзи в горах». Сегодня утром я сидела в ванне и думала о том, что было бы великолепно, будь у меня такая собака, как Рин-Тин-Тин2
Кличка собаки в одноименном фильме.

Я бы тоже назвала ее Рин-Тин-Тин, и была она всегда в школе у консьержа, а в хорошую погоду в помещении для велосипедов.

В воскресенье днем праздновали мое рождение. Рин-Тин-Тин пришелся очень по вкусу моим одноклассникам. Мне подарили две брошки, закладку для книг и две книги. Но сначала я расскажу кое-что о классе и о школе и начну с учеников.

Бетти Блумендаал выглядит немного бедной, я думаю, что так оно и есть, она живет на Ян-Класенстраат где-то в западной части города, и никто из нас не знает, где это. Она очень хорошо учится, но только из-за того, что она такая прилежная, потому что теперь уже видно, что ее способности оставляют желать лучшего. Она довольно тихая девочка.

Жаклин ван Маарсен считается моей лучшей подругой, хотя настоящей подруги у меня еще никогда не было. Сначала я думала, что Жак станет ею, но вышло совсем не так.

Д. К. очень нервная девочка, она всегда что-нибудь забывает и получает одну штрафную работу за другой. Она очень добродушная, особенно с Х. З.

Э. С. такая болтушка, что вытерпеть ее просто невозможно. Если она о чем-нибудь спрашивает, то уж обязательно начнет крутить пальцами твои пуговицы или теребить тебе волосы. Говорят, что Э. меня терпеть не может, но меня это нисколечко не огорчает, потому что мне она тоже не нравится.

Хенни Метс девочка веселая и милая, но ужасно громко говорит, и когда играет на улице, то ведет себя как маленькая.

Очень жаль, что Хенни дружит с одной девочкой, Беппи, которая на нее очень плохо влияет, потому что эта Беппи ужасно подлая и грязнуля.

Про Й. Р. можно писать сочинения. Й. – хвастунья, сплетница, противная, строит из себя взрослую, коварная, лицемерная. Жалко, что ей удалось прибрать к рукам Жак. Й. плачет по всякому поводу, боится боли и страшная жеманница. Всегда наша юффрау Й. права. Она ужасная богачка, и ее шкаф забит хорошенькими платьицами, но они слишком старомодны. Она воображает себя красавицей, хотя в действительности дело обстоит совсем наоборот. Мы с Й. друг друга просто терпеть не можем.

Ильза Вагнер – веселая и отличная девочка, но чересчур дотошная и может нудить часами. Ильза довольно сильно привязана ко мне. Вообще-то она умница, но лентяйка.

Ханнели Хослар, или Лис, как ее зовут в школе, чудна́я девочка, обычно такая стеснительная, а дома ужасно грубая. Все, что ей рассказывают, она выбалтывает матери. Но свое мнение она высказывает откровенно, и я очень хорошо отношусь к ней, особенно в последнее время.

Нанни ван Праах-Сихаар – забавная, маленькая, умная девочка. Мне она нравится. Она довольно хорошенькая. Многого о ней не скажешь.

Эфье де Йонг, по-моему, просто неподражаема. Ей только исполнилось двенадцать, но она настоящая дама. Со мной она ведет себя так, будто я младенец. Еще она всегда готова помочь, и поэтому она мне нравится.

Х. З. – самая красивая девочка в нашем классе. У нее милое лицо, но на уроках она довольно тупа. Я думаю, что ее оставят на второй год, но об этом я ей, конечно, не говорю.

(ДОБАВЛЕНИЕ)

Х. З., к моему великому удивлению, не оставили на второй год.

И в завершение рассказа о наших двенадцати девочках – сижу я с Х. З.

О мальчиках говорить можно много, но все равно будет мало.

Морис Костер – один из многих моих поклонников, но довольно занудный парень.

Салли Спрингер – невероятный пошляк, и идет слух, что он с кем-то спарился. И все-таки он мне кажется чудесным парнем, потому что он ужасно смешной.

Эмиль Боневит – поклонник Х. З., хотя ее это не очень волнует. Он довольно скучный.

Роб Коэн тоже был влюблен в меня, но теперь я больше не могу его выносить. Это лицемерный, лживый, плаксивый, странный и скучный мальчишка, ужасно много из себя строит.

Макс ван де Велде из крестьянской семьи в Медемблике, но он, как сказала бы Марго, вполне подходящий.

Херман Коопман тоже ужасно пошлый, как и Йопи де Беер – страшный ухажер и бабник.

Лео Блом – закадычный друг Йопи де Беера и перенял от него пошлые привычки.

Альберт де Мескита перешел из школы Монтессори номер шесть и перескочил через один класс. Ужасно умный.

Лео Слахер тоже перешел к нам из этой школы, но он не такой умный.

Рю Стоппелмон, маленький и странный мальчишка из Алмело, перевелся позже в нашу школу.

К. Н. делает все, чего делать нельзя.

Жак Кокерноот сидит позади нас вместе с Пам, и мы просто умираем со смеху (Х. и я).

Харри Схаап самый приличный мальчик у нас в классе, он вполне приятный.

О Вернере Йозефе можно было бы сказать то же самое, но он большой тихоня и потому кажется скучным.

Сам Саломон этакий хулиган с задворок, противный парень. (Поклонник!)

Апи Рим довольно религиозный, но тоже дрянь.

На этом я заканчиваю. В следующий раз у меня будет так много чего написать тебе, значит, я так много расскажу тебе. Пока, ты такой чудесный!

Для девочки вроде меня такое непривычное чувство – вести дневник! И не только потому, что я раньше никогда не писала. Мне кажется, что позже ни мне самой, ни кому-нибудь другому не будут интересны признания тринадцатилетней школьницы. Но на самом деле это не так важно, просто мне хочется писать, и больше того – высказать откровенно и абсолютно все, что у меня на душе.

«Бумага терпеливее людей». Эта поговорка вспомнилась мне в один из грустных дней, когда я сидела, уронив голову на руки, и от вялости не могла решить – то ли пойти гулять, то ли остаться дома, и в конце концов так и просидела в раздумьях на одном месте. Действительно, бумага все стерпит, и так как я никому не собираюсь показывать эту тетрадь в картонном переплете, которая носит высокопарное название «дневник», – разве что в моей жизни появится когда-нибудь друг или подруга и станет настоящим другом или подругой, – то кому какое дело.

Вот я и подошла к самому главному, откуда взялась у меня сама идея вести дневник: у меня нет настоящей подруги. Чтобы было совсем понятно, это надо бы объяснить, ведь никто не поймет, что тринадцатилетняя девочка совершенно одинока на всем белом свете. Конечно, это неправда. У меня милые родители и шестнадцатилетняя сестра, в общей сложности у меня наберется не менее тридцати знакомых и так называемых подружек. У меня уйма поклонников, они глаз с меня не сводят, а на уроках, когда ничего другого не остается, стараются поймать мой взгляд в осколке зеркальца. У меня есть родственники, милые тетушки и хороший дом. Посмотреть со стороны – чего мне еще не хватает, кроме настоящей подруги. Со всеми моими знакомыми только и можно, что дурачиться, я с ними никогда ни о чем, кроме как о пустяках, поговорить не могу. Откровенность с ними невозможна, вот что главное. Может быть, что-то во мне самой мешает мне быть откровенной с другими, но факт остается фактом, и, к сожалению, тут ничего не поделаешь. Вот потому и дневник.

Но для того чтобы у меня перед глазами была настоящая подруга, о которой я так давно мечтаю, я не буду, как делают все, записывать в дневник разные факты; я хочу, чтобы эта тетрадь сама стала мне подругой, и эту подругу я буду звать Китти .

История моей жизни! (Идиотка, как я могла это забыть.) Никто ничего не поймет, если вдруг ни с того ни с сего начать переписку с Китти, поэтому расскажу вкратце свою биографию, хотя и без удовольствия.

Мой папа, самый изумительный из всех отцов, которых я когда-либо встречала, женился, когда ему уже было 36 лет, на моей маме, которой было тогда 25. Моя сестра Марго родилась в 1926 году во Франкфурте-на-Майне в Германии. 12 июня 1929 года появилась я. До четырех лет я жила во Франкфурте. Мы чистокровные евреи, поэтому мой отец в 1933 году уехал в Голландию. Он стал директором голландского акционерного общества по производству джема – «Опекта». Моя мама, Эдит Франк-Холлендер, в сентябре тоже уехала в Голландию, а Марго и я уехали в Ахен, где жила наша бабушка. В декабре Марго поехала в Голландию, а меня привезли в феврале и поставили на стол, как подарок ко дню рождения Марго. Вскоре я пошла в детский сад при школе Монтессори номер шесть. Там я оставалась до шести лет, потом пошла в первый класс. В шестом классе я попала к директрисе мефрау Куперус. В конце учебного года мы очень трогательно простились и обе плакали, потому что мне пришлось перейти в Еврейский лицей, где уже училась Марго.

В нашей жизни было довольно много тревог, так как наших родственников, оставшихся в Германии, не миновали законы Гитлера против евреев. После погромов 1938 года два моих дяди, мамины братья, бежали и благополучно прибыли в Северную Америку, а моя старая бабушка приехала к нам. Ей тогда было семьдесят три года.

После мая сорокового года пришел конец хорошим временам: сначала война, потом капитуляция, вторжение немцев, и для нас, евреев, начались мучения. Законы против евреев последовали один за другим, и нашу свободу резко ограничили. Евреи должны носить желтую звезду; евреи должны сдать велосипеды; евреям нельзя ездить в трамвае; евреям нельзя ездить в автомобилях, даже в частных; евреям можно делать покупки только от трех до пяти; евреям разрешено ходить только к еврейскому парикмахеру; евреям после восьми вечера и до шести часов утра нельзя выходить на улицу; евреям нельзя появляться ни в театрах, ни в кино, ни в каких других местах для развлечений; евреям нельзя ходить ни в бассейн, ни на теннисный корт, ни на хоккейное поле, ни на другие спортплощадки; евреям нельзя заниматься греблей, евреям вообще нельзя заниматься никаким спортом в общественных местах; после восьми вечера евреям нельзя сидеть ни в своем саду, ни в саду своих знакомых; евреям нельзя ходить в гости к христианам; еврейские дети должны ходить в еврейские школы, и прочая, и прочая. Так продолжалось наше житье-бытье, и нам запрещали то одно, то другое. Жак всегда говорит мне: «Боюсь за что-нибудь браться: а вдруг это запрещено?»

Летом 1941-го бабушка тяжело заболела. Ей должны были сделать операцию, и мой день рождения не особенно удался. Летом 1940-го тоже, ведь тогда только что кончилась война в Голландии. Бабушка умерла в январе 1942-го. Никто не знает, как много я думаю о ней и как люблю ее до сих пор. Этот день рождения в 1942-м мы отпраздновали, чтобы восполнить все предыдущие, и свечка бабушки стояла рядом с другими.

С нами четверыми пока что все хорошо, и таким образом я подошла к сегодняшнему дню и числу, которыми начинается торжественное открытие моего дневника, 20 июня 1942 года.

Милая Китти!

Сразу приступаю к делу; сейчас все тихо и спокойно, мама с папой ушли, а Марго с какими-то ребятами пошла играть в пинг-понг к своей подруге Трес. Я тоже в последнее время ужасно много играю в пинг-понг, так много, что мы с пятью девочками даже основали клуб. Клуб называется «Малая Медведица минус две». Ужасно странное название, но это из-за одной ошибки. Мы хотели дать клубу необычное название и решили, поскольку нас пятеро, назвать его «Созвездием Малой Медведицы». Мы думали, что оно состоит из пяти звезд, но ошиблись, оно, как и Большая Медведица, состоит из семи. Вот поэтому «минус две». У Ильзы Вагнер есть пинг-понг, и большая столовая Вагнеров всегда в нашем распоряжении. Так как мы, пятеро пингпонгистов, ужасно любим мороженое, особенно летом, и от игры нам становится жарко, то каждая игра обычно кончается походом в один из ближайших магазинчиков с мороженым, куда можно ходить евреям, – «Оазис» или «Дельфи». Мы уже совсем не заботимся, есть у нас деньги или нет, потому что в «Оазисе» всегда полно народу и среди всех этих людей непременно найдется какой-нибудь щедрый господин из обширного круга наших знакомых либо тот или другой наш поклонник, которые предлагают нам столько мороженого, сколько и за неделю не съесть.

Я думаю, ты немного удивишься, что я в мои годы уже говорю о поклонниках. К сожалению, или в некоторых случаях, наоборот, вовсе не к сожалению, в нашей школе это, похоже, неизбежное зло. Как только кто-нибудь из мальчиков спрашивает, можно ли ему проводить меня домой на велосипеде, и заводит со мной разговор, то в девяти случаях из десяти я могу быть уверена, что вышеупомянутый юнец имеет дурную привычку сразу влюбляться по уши и не отстанет от меня ни на шаг. Постепенно он остывает, особенно если я не обращаю внимания на его пылкие взгляды и весело кручу педали. Иногда, когда мне это надоедает, я нарочно вихляю рулем, мой портфель падает, и молодой человек из приличия должен соскочить и поднять его, и, пока он поднесет портфель, я успеваю сменить тему разговора. Это еще самые безобидные, а бывают, конечно, и такие, которые посылают воздушные поцелуи или пытаются схватить за руку, но тогда уж точно не на ту напали: я слезаю с велосипеда и отказываюсь больше находиться в его обществе или принимаю обиженный вид и говорю ему в самых сильных выражениях, чтобы он убирался домой.

Ну вот, фундамент нашей дружбы заложен, до завтра.

Твоя Анна

Милая Китти!

Весь наш класс трясется от страха. Конечно, по поводу приближающегося педсовета. Полкласса держит пари: кого переведут, кто останется на второй год. Х. З. и я хохочем до слез над двумя мальчиками, что сидят на парте за нами, К. Н. и Жаком Кокерноотом, которые проспорили весь капитал, заработанный на каникулах: «Переведут – нет, оставят – нет, переведут…» – и так с утра до вечера, даже взгляды Х., умоляющие замолчать, и мои сердитые выпады не могут успокоить этих двоих. По-моему, оставят на второй год четверть класса, такие это болваны, но учителя – самые капризные люди в мире, может быть, на этот раз, как исключение, их капризность нам на руку.

Я не очень-то боюсь за себя и своих подруг, с нами все обойдется. Я только не уверена в математике. Ну что ж, подождем. Пока мы подбадриваем друг друга. У меня со всеми учителями и учительницами отношения довольно хорошие. У нас их девять – семеро мужчин и две женщины. Менеер Кеесинг, корифей-математик, одно время на меня ужасно злился, потому что я так много болтаю. Одно замечание следовало за другим, а потом он задал мне в наказание работу – сочинение на тему «Болтунья». «Болтунья»… Ну что тут напишешь. Но пока я не стала ломать голову, записала задание в записную книжку, сунула в сумку и попробовала молчать.

Вечером, когда все уроки были сделаны, я заметила запись о сочинении. Грызла авторучку и обдумывала эту тему. Просто написать что попало и как можно шире разбросать строчки может каждый. А вот найти неоспоримые доказательства в пользу болтовни – вот в чем искусство. Я думала, думала, и вдруг меня осенило; я исписала заданные три страницы и осталась довольна. Я доказывала, что болтовня присуща женщинам и что я, конечно, постараюсь немного сдержаться, но, наверно, никогда не отучусь, потому что моя мама говорит не меньше меня, если не больше, а против наследственности бороться почти бесполезно.

Менеер Кеесинг очень смеялся над моими доводами, но, когда на следующем его уроке я опять стала болтать, он задал мне второе сочинение. На этот раз оно называлось «Неисправимая болтунья». Я и это ему написала, и на двух уроках Кеесингу не на что было пожаловаться. А на третьем моя болтовня опять вывела его из себя. «Анна Франк, в наказание за болтовню сочинение на тему «Кря-кря-кря», – сказала юффрау Утка!»

Класс заливался хохотом. Я тоже волей-неволей смеялась вместе со всеми, хотя мои изыскательские способности в области болтовни были исчерпаны. Надо было найти что-нибудь новое, очень оригинальное. Моя подруга Санна, замечательная поэтесса, предложила свою помощь – написать сочинение с начала до конца в стихах. Я была в восторге. Кеесинг хотел осмеять меня этим дурацким сочинением, но я своим стихотворением высмею его втройне.

Стихи получились потрясающие! Там было про маму-утку, папу-лебедя и про трех утят, которых папа заклевал насмерть за то, что они слишком много крякали. К счастью, Кеесингу шутка пришлась по душе, он прочел стихи с комментарием в нашем классе и еще в других классах. С тех пор я могу болтать сколько влезет и никаких штрафных работ, наоборот, Кеесинг теперь всегда отпускает шутки.

Твоя Анна

Милая Китти!

Невыносимо жарко, все отдуваются, пыхтят, и в этом пекле мне надо всюду успеть пешком. Только теперь я оценила, какая все же хорошая штука трамвай, особенно с открытыми вагонами, но это теперь запретный плод для нас, евреев, нам только и остается, что бегать на своих двоих. Вчера мне надо было на большой перемене к зубному врачу на Ян-Люкенстраат. Это далеко от нашей школы, на Стадстиммертюнен. Поэтому в школе я днем чуть не заснула. К счастью, люди сами предлагали мне что-нибудь попить. Ассистентка у зубного врача на самом деле очень сердечный человек.

Единственное, чем мы еще можем пользоваться, – это паром. Паромщик на Йозеф-Израэльскаде сразу взял нас, как только мы попросили нас переправить. Голландцы, безусловно, не виноваты, что нам, евреям, так скверно. Если бы только не ходить в школу, на Пасху украли мой велосипед, а мамин велосипед папа отдал на хранение знакомым христианам. Но к счастью, каникулы приближаются быстрыми шагами, еще неделя – и конец мучениям.

Вчера утром случилось кое-что приятное. Я проходила мимо велосипедной стоянки, и тут меня кто-то окликнул. Я обернулась и увидела, что за мной стоит симпатичный парень, с которым я познакомилась накануне вечером у Вилмы. Он ее троюродный брат, а Вилма моя знакомая. Сначала она мне казалась очень милой. Так оно и есть, но она целый день говорит только о мальчиках и ни о чем другом, и это начинает надоедать. Парень подошел, немного стесняясь, и представился: Хелло Силберберх. Я слегка удивилась и не очень поняла, что ему нужно, но скоро все выяснилось. Он хотел составить мне компанию и проводить меня в школу. «Если тебе по дороге, пойдем», – ответила я, и мы пошли вместе. Хелло уже шестнадцать лет, и он очень мило рассказывает всякие истории.

Сегодня утром он опять ждал меня, и, наверно, теперь так и пойдет.

Милая Китти!

До сегодняшнего дня я совершенно не могла найти время, чтобы тебе написать. В четверг провела весь день у знакомых, в пятницу к нам пришли гости, и так – до сегодняшнего дня.

За эту неделю мы с Хелло познакомились ближе, он мне много рассказал о своей жизни. Он приехал из Гельзенкирхена и живет тут, в Голландии, без родителей, у дедушки и бабушки. Его родители живут в Бельгии, а ему поехать туда невозможно. У Хелло была девочка, Урсула. Я ее тоже знаю, она образец кротости и скуки. С тех пор как Хелло со мной познакомился, он понял, что с Урсулой ему скучно до одури. Так что я – своего рода противоснотворное, никогда не знаешь, на что пригодишься!

В субботу у меня ночевала Жак. Днем она ушла к Ханнели, и я скучала смертельно.

Вечером Хелло должен был прийти ко мне, но около шести он позвонил. Я подошла к телефону, и он сказал:

– Говорит Хельмут Силберберх. Будьте добры, можно позвать Анну?

– Да, Хелло, это Анна.

– Привет, Анна. Как поживаешь?

– Спасибо, хорошо.

– Я хотел тебе сказать, что, к сожалению, сегодня не смогу прийти, но все же мне хотелось бы с тобой поговорить. Можно, я через десять минут подойду к твоему дому?

– Хорошо, ну пока!

– Пока, я сейчас буду.

Положив трубку, я скоренько переоделась и немножко поправила волосы. Потом в волнении высунулась из окна. Наконец он пришел. Чудо из чудес – я не помчалась по лестнице стремглав, а спокойно ждала, пока он позвонит. Я спустилась вниз, и он, не дав мне прийти в себя, выпалил:

– Слушай, Анна, моя бабушка считает, что ты еще слишком молода, чтобы с тобой встречаться. Она говорит, мне надо бывать у Лёвенбахов, но ты, наверное, знаешь, что я больше не встречаюсь с Урсулой.

– Почему, разве вы в ссоре?

– Нет, наоборот. Я сказал Урсуле, что мы все равно разные люди и поэтому нам лучше порвать отношения, но пусть она ходит к нам в гости, а я, надеюсь, буду бывать у них. Ведь я думал, что Урсула гуляет с другим мальчиком, и соответственно с ней обращался. Оказывается, это совершенно не так. И теперь мой дядя говорит, что я должен перед ней извиниться, но я, конечно, не хочу, и поэтому я с ней порвал, но это всего лишь одна из множества причин.

Моя бабушка хочет теперь, чтобы я бывал у Урсулы, а не у тебя, но я не хочу и не буду! У стариков бывают иногда страшно устарелые представления, но мне с ними считаться нечего. Конечно, я завишу от бабушки и дедушки, но в каком-то смысле и они нуждаются во мне. Вечерами по средам я теперь свободен, потому что дед с бабушкой думают, будто я хожу на уроки резьбы по дереву, а на самом деле я бываю в кружке сионистской партии. Мне ходить туда нельзя, потому что мои бабушка и дедушка очень против сионизма. Я тоже не фанатик этого дела, но мне интересно. Хотя в последнее время там какая-то неразбериха, и я думаю, что больше туда ходить не стану. В среду я туда пойду в последний раз. Значит, мы можем с тобой видеться по средам вечером, по субботам днем и вечером, в воскресенье днем и так далее.

– Но если твои бабушка и дед этого не хотят, то тебе не следует делать это за их спиной.

– Силой любить не заставишь.

Когда мы проходили мимо книжной лавки Бланкевоорт, там стоял Петер Схифф с двумя ребятами; в первый раз за долгое время он со мной поздоровался, и я страшно обрадовалась.

В понедельник вечером Хелло пришел к нам, чтобы познакомиться с моими родителями. Я купила торт, конфеты, чай и печенье, всякой всячины, но нам с Хелло было скучно вот так рядышком сидеть на стульях, мы ушли гулять, и только в десять минут девятого он проводил меня домой. Папа страшно сердился, ему вовсе не понравилось, что я вернулась поздно, пришлось пообещать, что в дальнейшем буду приходить домой без десяти восемь. В эту субботу меня пригласили к Хелло.

Вилма мне рассказала, что Хелло однажды вечером был у нее и она его спросила:

– Кто тебе больше нравится – Урсула или Анна?

Тогда он сказал:

– Не твое дело.

Но когда он уходил (они целый вечер больше не разговаривали друг с другом), он сказал:

– Конечно, Анна, ну, пока, – только ты никому не говори.

И – хоп, исчез за дверью.

По всему заметно, что Хелло теперь в меня влюблен, и для разнообразия мне это нравится. Марго сказала бы: «Хелло – очень подходящий парень», по-моему, тоже и даже больше. Мама от него в восторге. «Умный, вежливый и приятный мальчик». Я рада, что Хелло так понравился всему нашему семейству, но он совсем не понравился моим подругам, которых он считает совершенными детьми – и тут он прав. Жак вечно дразнит меня из-за Хелло; я вовсе не влюблена, о нет, но ведь могу же я иметь друзей, кому какое дело.

Анна Франк родилась в 1929 году. Она умерла в концлагере, когда ей было 15 лет. Ее дневник, который она вела в Амстердаме, прячась с семьей от нацистов, стал известен всему миру. Анна Франк вела дневник с 12 июня 1942 года до 1 августа 1944-го. Сначала она писала свои письма только для себя самой – до весны 1944-го, когда она услышала по радио «Оранье» (радиостанция нидерландского правительства в эмиграции, вещавшая из Лондона) выступление Болкестейна, министра образования в нидерландском правительстве в эмиграции. Министр сказал, что после войны все свидетельства о страданиях нидерландского народа во время немецкой оккупации должны быть собраны и опубликованы. Для примера, среди других свидетельств, он назвал дневники. Под впечатлением этой речи Анна решила после войны издать книгу, основой которой должен был послужить ее дневник. Она начала переписывать и перерабатывать свой дневник, вносила исправления, вычеркивала отрывки, которые казались ей не очень интересными, и по памяти добавляла другие. Одновременно она продолжала вести и первоначальный дневник, который в научном издании 1986 года называется версией «а», в отличие от версии «б» – переработанного, второго дневника. Последняя запись Анны датирована 1 августа 1944 г. 4 августа восьмерых прятавшихся людей арестовала Зеленая полиция. В этом издании публикуется полный текст дневника, одобренный Фондом Анны Франк в Базеле.

Дневник Анны Франк

Ах, как я рада, что взяла тебя с собой!

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 14 ИЮНЯ 1942 г.

Наш клуб подарил мне замечательную книгу «Голландские предания и легенды», но по ошибке они подарили мне второй том, и поэтому я две другие книги поменяла на первую часть. Тетя Хелена принесла еще одну головоломку, тетя Стефани хорошенькую брошку, а тетя Лени изумительную книгу «Каникулы Дэзи в горах». Сегодня утром я сидела в ванне и думала о том, что было бы великолепно, будь у меня такая собака, как Рин-Тин-Тин. Я бы тоже назвала ее Рин-Тин-Тин, и была она всегда в школе у консьержа, а в хорошую погоду в помещении для велосипедов.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 15 ИЮНЯ 1942 г.

(ДОБАВЛЕНИЕ)